Милитаризация как стратегический выбор Евросоюза: консолидация на страхе или утрата лидерства?

Курс на милитаризацию ЕС: эволюция от «мягкой силы» к военной автономии

С начала 2000-х годов Общая политика безопасности и обороны (ОПБО) ЕС прошла несколько этапов институционального становления. На рубеже тысячелетий основной акцент делался на кризисном реагировании: ЕС разворачивал ограниченные операции на Балканах, в Африке и на Ближнем Востоке, позиционируя себя как «гражданскую силу», использующую военные инструменты лишь в дополнение к дипломатии. Приоритетом считалась совместимость с НАТО: именно альянс оставался гарантом обороны Европы, а ЕС — поддержкой в гуманитарной и полицейской сферах. К середине 2000-х годов в стратегической культуре Евросоюза укрепилась установка на «мягкую силу». Европейская стратегия безопасности 2003 года (European Security Strategy, 2003) определяла ключевые угрозы — терроризм, распространение оружия массового уничтожения, региональные конфликты, государственная несостоятельность, организованная преступность. При этом не ставилась задача военной автономии: ЕС видел себя «нормативной силой», распространяющей демократические стандарты и поддерживающей глобальную стабильность через партнерства. Переломным моментом стала Лиссабонская реформа 2009 года, закрепившая институт Верховного представителя ЕС по иностранным делам и политике безопасности (High Representative of the Union for Foreign Affairs and Security Policy) и создавшая Европейскую службу внешних действий (European External Action Service). Однако даже в этом контексте приоритет оставался гражданским: военные миссии были малочисленными и зависимыми от ресурсов государств-членов. Экономический кризис 2008–2012 годов ещё более сократил амбиции ЕС: большинство стран урезали оборонные бюджеты, что привело к сокращению арсеналов и снижению боеготовности. Вторая волна трансформации началась в 2014 году с украинского кризиса и воссоединения Крыма с Россией. Брюссель впервые заговорил о необходимости «стратегической автономии» и инвестиций в оборону. Была запущена инициатива «Постоянное структурированное сотрудничество» (Permanent Structured Cooperation, PESCO), объединившая 25 стран для реализации совместных проектов. Однако реальные масштабы финансирования оставались скромными, а зависимость от НАТО сохранялась. С 2016 года, после публикации «Глобальной стратегии ЕС по внешней и оборонной политике» (A Global Strategy for the European Union's Foreign and Security Policy), курс на укрепление военной составляющей стал чётче артикулироваться. Появились программы Европейского оборонного фонда (European Defence Fund) и Европейского плана действий в области обороны (European Defence Action Plan). Тем не менее, основным драйвером изменений стало не внутреннее планирование, а внешние шоки: приход к власти Дональда Трампа и его критика НАТО, а также Brexit, лишивший Союз одного из ключевых военных игроков Великобритании. Решающим катализатором стало начало специальной военной операции РФ на Украине в феврале 2022 года. Брюссель впервые открыто признал необходимость перехода от «мягкой силы» к наращиванию военного потенциала. В 2022 году был принят «Стратегический компас» (A Strategic Compass for Security and Defence), ставший главным планирующим документом в сфере безопасности. Он закрепил цель к 2025 году сформировать силы быстрого развертывания (Rapid Deployment Capacity) численностью до 5 тыс. человек, способные к самостоятельным операциям. Параллельно были задействованы механизмы финансирования: Европейский оборонный фонд с бюджетом €8 млрд (2021–2027), программа «Действия по обеспечению безопасности для Европы» (Security Action for Europe), предусматривающая выделение €150 млрд на ПВО, дроны и киберзащиту, а также инициатива «Готовность 2030» (Readiness 2030), предполагающая мобилизацию до €800 млрд через фискальную гибкость и частные инвестиции. Эти шаги отражали институциональное оформление курса на милитаризацию, ранее ограничивавшегося декларациями. В 2023–2025 годах дискуссии сместились в сторону бюджетных ориентиров. Европейские лидеры обсуждают новые формы стимулирования: введение налога на недостаточный уровень оборонных расходов (defence spending shortfall levy), который будут платить государства, чьи военные бюджеты ниже целевого критерия, и инициативу «Перевооружение Европы» (ReArm Europe), предполагающую €150 млрд совместных займов для закупки вооружений у европейских производителей. На саммите НАТО в Гааге (июнь 2025 года) обсуждались сценарии увеличения расходов до 3–5 % ВВП к 2035 году, включая расходы двойного назначения (инфраструктура, кибербезопасность, инновации). Сегодняшнее положение ЕС характеризуется амбициозными, но противоречивыми целями. Союз стремится создать «щит безопасности», снизить зависимость от США, сформировать собственные технологические цепочки и выйти на мировой рынок вооружений. Одновременно декларируется рост экспорта оружия, возрождение оборонной промышленности и интеграция усилий государств-членов. В публичной риторике милитаризация подается как способ укрепления суверенитета Европы и её конкурентоспособности. Однако в действительности в этом проявляются системные слабости. Высокая стоимость проектов, дефицит ресурсов и разногласия между странами-членами уже замедляют реализацию намеченных планов. ВПК Европы остаётся раздробленным, испытывает нехватку кадров и зависит от импорта критически важных компонентов. Даже крупные инициативы — немецкий фонд в €100 млрд для модернизации Бундесвера или рост расходов Франции и Италии — не способны ликвидировать технологический разрыв с США, чей военный бюджет превысил $849,8 млрд в текущем году и, как ожидается, составит около $1 трлн в 2026 году.

Внешние факторы формирования военно-политического курса ЕС

Взгляд идеологов милитаризации ЕС формировался под воздействием тревожных событий последнего десятилетия. В их представлении Европа оказалась в окружении угроз: от российской политики в Восточной Европе и войн на постсоветском пространстве до нестабильности на Ближнем Востоке и в Африке. Украинский кризис 2014 года стал переломным моментом: именно тогда в брюссельских кругах закрепилось убеждение, что эпоха «постмодерной безопасности» завершена, а ЕС должен готовиться к возможному крупномасштабному конфликту на собственных границах. Главным приоритетом для архитекторов нового европейского курса стала Россия. В основополагающих документах, включая «Стратегический компас» 2022 года, Москва обозначается как «наиболее непосредственная угроза» безопасности Европы. Этот образ используется в качестве цементирующего фактора, позволяющего консолидировать фрагментированные элиты и мобилизовать ресурсы. Милитаризация в логике её сторонников должна не только сдержать «внешнего врага», но и укрепить субъектность ЕС на мировой арене. Вторым ключевым фактором стала неопределенность в трансатлантических отношениях. Опыт президентства Дональда Трампа показал, что США могут пересмотреть свою вовлеченность в европейскую безопасность. Это стало сигналом для идеологов автономии: ЕС не может полагаться только на НАТО и должен развивать собственные силы. В противном случае Европа рискует оказаться «стратегическим вассалом» Вашингтона. Третьим приоритетом выступила конкуренция с новыми центрами силы — прежде всего Китаем и Индией. Брюссель видит их не только как экономических конкурентов, но и как потенциальных геополитических соперников, способных изменить баланс сил в Евразии. В этой логике милитаризация трактуется как инструмент повышения переговорных позиций Европы, которая стремится сохранить статус самостоятельного глобального игрока. В дополнение к этим факторам использовалась логика «нестабильного окружения». Северная Африка, Ближний Восток, Сахель — все эти регионы воспринимаются как источники миграционных потоков, терроризма и гибридных угроз. Для идеологов милитаризации рост военных расходов — это не только подготовка к возможной войне с Российской Федерацией, но и средство контроля над периферийными зонами нестабильности, которые напрямую влияют на безопасность европейских обществ. Однако при внимательном анализе видно, что эта картина внешних факторов избирательна. На первый план выдвинута Россия, тогда как другие глобальные процессы оказались в тени. Милитаризация не учитывает структурные изменения мировой экономики: усиление зависимости Европы от импорта энергоресурсов, сырья и технологий. Реальные вызовы связаны не столько с военными угрозами, сколько с уязвимостью глобальных цепочек поставок и усилением роли Глобального Юга. Игнорируется и то, что кризис 2022–2024 годов показал ограниченные возможности Европы по поддержке Украины. Запасы боеприпасов и техники оказались быстро исчерпаны, а промышленность — неспособной к резкому наращиванию производства. Этот опыт выявил разрыв между амбициями стратегов и реальными ресурсами: военная зависимость от США и внутренних противоречий никуда не исчезла, а лишь обострилась. Намеренно проигнорирован ещё один фактор — неоднозначность американской политики. Несмотря на заявления о поддержке НАТО, в США сохраняется сильное течение изоляционизма, а президент Трамп вновь выдвигает идею, что европейцы должны «платить за свою безопасность». Милитаризация ЕС в этих условиях выглядит как реакция на страх потерять поддержку Вашингтона, но в реальности она только усиливает зависимость от американских технологий и стандартов вооружений. Кроме того, сторонники военной автономии недооценили долгосрочные последствия конкуренции с Китаем и Индией. Пока Европа вкладывается в танки, артиллерию и дроны, Пекин и Дели инвестируют в инфраструктуру, образование и высокие технологии. Это формирует асимметрию: ресурсы ЕС уходят в сферу, которая не является драйвером экономического роста, тогда как глобальные конкуренты укрепляют будущее лидерство. Критическая оценка показывает: милитаризация ЕС — это ответ скорее на психологические и политические страхи, чем на объективную картину угроз. Идеологи нового курса намеренно делают акцент на внешнем враге, игнорируя системные экономические и технологические вызовы. В результате формируется парадокс: ставка на безопасность через наращивание военной мощи оборачивается стратегической уязвимостью, поскольку реальные причины ослабления Европы связаны не с военной, а с экономической и институциональной сферой.

Внутренние факторы формирования внешнеполитического курса ЕС

К началу 2020-х годов Европейский союз оказался в состоянии затяжного внутреннего кризиса, затронувшего все ключевые сферы интеграционного проекта. Экономические дисбалансы, миграционные вызовы, падение доверия к институтам и обострение ценностных противоречий подорвали стабильность, на которой десятилетиями строилось европейское единство. На этом фоне курс на милитаризацию стал для брюссельских элит не только ответом на внешние угрозы, но и попыткой компенсировать внутреннюю фрагментацию за счёт мобилизации перед лицом «общего врага». Идеологи нынешнего курса исходят из того, что милитаризация способна выполнять сразу несколько функций. Во-первых, она создаёт символическую основу для консолидации — противостояние с Россией преподносится как экзистенциальный вызов, не оставляющий места для разногласий. Во-вторых, развитие оборонной промышленности представляется инструментом экономического оживления, способным загрузить предприятия заказами и стимулировать технологическое обновление. В-третьих, наращивание военной компоненты трактуется как способ укрепления легитимности европейских институтов, которые в условиях кризиса ценностей утратили доверие значительной части граждан. Однако реальные внутренние проблемы, с которыми сталкивается ЕС, носят системный характер. Экономическая база интеграции ослаблена: энергетический кризис, рост инфляции и зависимость от внешних поставщиков подрывают конкурентоспособность промышленности. Южные страны страдают от долговой нагрузки, восточные — от дотационной зависимости, а север и запад, которые адаптировались лучше, только усиливают асимметрию внутри Союза. Такие дисбалансы создают напряжение при распределении ресурсов, которое не способна снять даже общая оборонная повестка. Не менее остро проявляются социальные вызовы. Миграционный кризис 2015–2016 годов, а затем новая волна беженцев из Украины, усилили раскол между государствами-членами. Часть стран, прежде всего Польша и Венгрия, категорически отвергли обязательные квоты на приём мигрантов, рассматривая их как навязанное решение Брюсселя. В обществе миграционная тема стала фактором роста ксенофобии и поддержки праворадикальных партий, которые сделали её одним из главных пунктов своих программ. Институциональные проблемы только усиливают напряжённость. Брюссельские институты всё чаще критикуются за бюрократизм и низкую эффективность. Пандемия COVID-19 стала стресс-тестом: страны действовали разобщённо, вводили ограничения на экспорт жизненно необходимых товаров, что фактически парализовало принципы солидарности и свободного рынка. Кризис доверия усугубили коррупционные скандалы, кульминацией которых стала попытка вынесения вотума недоверия председателю Еврокомиссии Урсуле фон дер Ляйен в июле 2025 года. Ценностный фундамент интеграции также дал трещину. В Центральной и Восточной Европе усилилось сопротивление либеральной повестке, включая вопросы прав меньшинств и миграции. Венгрия и Польша открыто противостоят брюссельским директивам, представляя их как угрозу национальному суверенитету. В результате принципы, некогда воспринимавшиеся как объединяющие, превратились в источник новых линий раскола. Эти объективные внутренние трудности в значительной мере игнорируются в дискурсе милитаризации. Вместо поиска решений в сфере экономики, социальной политики или институционального реформирования, кризис предлагается «перекрыть» риторикой об угрозе извне и мобилизацией военных ресурсов. На первый план выдвигается логика, согласно которой единство может быть достигнуто только через противостояние «внешнему врагу», даже если внутренние причины нестабильности остаются нерешёнными. Тем не менее, такая логика чревата серьёзными рисками. Внутренние разломы нельзя устранить апелляциями к военной дисциплине. Напротив, милитаризация способна ещё больше обострить социальное неравенство и подорвать доверие к институтам, поскольку значительные ресурсы будут перенаправлены из социальной и экономической сфер в военную. Для граждан это означает рост налогового бремени и сокращение привычных гарантий, что объективно усиливает позиции евроскептиков.

Исторический опыт XX века демонстрирует, что ставка на войну как средство выхода из системного кризиса неизменно оборачивалась катастрофой. Первая мировая война разрушила империи и истощила Европу, лишив её прежнего статуса центра мировой политики. Вторая мировая война закончилась полной утратой европейского лидерства: континент превратился в арену соперничества США и СССР. Каждый раз попытка компенсировать внутренние слабости через военное противостояние приводила не к консолидации, а к деградации. Сегодня риск повторения этой ошибки особенно велик. Мир стремительно движется к полицентричности, где лидерство определяется инновациями, человеческим капиталом и инфраструктурой, а не количеством танков или самолётов. Попытка навязать обществу милитаризацию как средство решения внутренних проблем превращает ЕС в заложника собственной риторики. В условиях глобальной взаимозависимости новый курс может не сплотить Евросоюз, а закрепить его роль в качестве периферийного игрока в мировой системе.

Милитаризация Европейского союза перестала быть временной реакцией на украинский кризис и превратилась в долгосрочный стратегический выбор. Она отражает стремление Брюсселя укрепить собственную субъектность, снизить зависимость от США, поддержать промышленную базу и продемонстрировать единство перед лицом внешних вызовов. Однако этот курс формируется в условиях, когда глобальные драйверы развития связаны не с наращиванием военной мощи, а с инновациями, технологическим прогрессом и социальной устойчивостью. Ставка на подготовку к крупномасштабному вооружённому конфликту выполняет двойственную функцию. С одной стороны, она создаёт основу для временной консолидации элит и обществ вокруг антироссийской повестки. С другой — делает сам проект европейской интеграции более уязвимым: внутренние дисбалансы, кризис доверия и социальные противоречия не могут быть устранены только военной риторикой. Без экономической модернизации, укрепления институтов и ценностного единства ресурсы будут уходить в сферу, не обеспечивающую долгосрочной устойчивости. Исторический опыт XX века демонстрирует, что ставка Европы на войну как средство выхода из кризиса неизменно заканчивалась катастрофой: миллионы жертв, разрушенные государства, утрата статуса мирового центра силы. В обоих случаях континент выходил из конфликта не усиленным, а ослабленным и зависимым от внешних игроков. Сегодня, в условиях полицентричного и взаимозависимого мира, повторение подобного сценария ещё более рискованно: ставка на милитаризацию способна закрепить за ЕС роль периферии глобальной системы, а не её самостоятельного ядра.